Я прибавил шагу.

Дом Нишанта стоял на месте и выглядел обычно — никаких следов погрома или беспорядка. Только что ворота, обычно закрытые, были распахнуты настежь. Во дворе женщина развешивала на верёвке свежепостиранное бельё. Она обернулась, когда мне до неё оставалось с полсотни шагов.

Взвизгнула и кинулась ко мне, швырнув в пыль очередную стираную тряпку. Я заулыбался, раскинул ей руки. И дело было не только в облегчении, что жена жива, что с ней всё в порядке, что она успела покинуть столицы и нашла приют у родителей. Этот визг и это счастье на лице, в жестах и в движениях Моресны были самым весомым доказательством того, что она рада меня видеть, что она любит меня.

ГЛАВА 6

АРМИЯ СОЛОР

До Шеругина нам с Моресной не пришлось добираться только и исключительно своим ходом — часть пути мы сумели проделать в дилижансе. К моему изумлению, кое-где они продолжали ходить. Погрузившись в один из таких вместе с супругой и её скудным скарбом (коням предстояло бежать за дилижансом), я не выдержал и полюбопытствовал у возницы, не страшно ли ему. В глубине души был уверен, что моего вопроса с изрядной долей вероятности просто не поймут. Но, задумавшись, возница честно ответил: да, страшновато.

— Да что там говорить, — добавил он. — Всякое бывает. Дело надо делать. Если его не делать, так ведь страшнее ж будет…

Я каждую минуту ждал нападения на дилижанс, но по сторонам тракта тянулся спокойный, равнодушный лес, разнообразили его только луга да поля. Правда, и сам тракт был угрожающе-пуст. Но нас так никто и не попытался остановить. Наверняка просто повезло.

Супруга держалась с совершенным, можно даже сказать, нечеловеческим спокойствием. Она либо смотрела в окошко, либо что-то шила. Привела в порядок мою запасную рубашку, залатала поясную сумку. На неё я смотрел, как на символ и воплощение того покоя, от которого когда-то рванул на Кавказ, будто в одно место ужаленный, и которого теперь жаждал. Ощущать это воплощённое умиротворение рядом было так отрадно, что я глаз не мог от неё отвести. А она смущалась.

О том, как Моресна выбралась из столиц, я узнал от неё ещё в деревне, в доме отца, где меня приняли с восторгом, почтением — и отчасти с боязливым трепетом. Собственно, когда жена сгребла пожитки и направилась к родителям, в столицах ещё ничего особенного и не началось. Просто разнеслись слухи о свержении императора, и эта новость так напугала её, что в мгновение ока были собраны все мало-мальски ценные вещи, арендован целый дилижанс, и девушка отправилась в Мурмий. Где в отсутствие мужа ещё было ей искать заступничества?

Я похвалил её за разумность и без малого пропустил между ушей обстоятельный отчёт — сколько ценностей она забрала из дома в столице, сколько денег передала на хранение отцу, сколько оставила себе на текущие расходы. Правда, моё равнодушие к финансовым вопросам было ею воспринято как должное. Непонятно, зачем тогда вообще заводила об этом разговор? Может, из вежливости. Зато даже спорить не стала, когда я сообщил, что забираю её с собой. Сразу бросилась собирать вещи.

— Нам с тобой надо будет добраться до Солор. Там, в замке её светлости, я тебя оставлю.

— В замке её светлости? Она согласилась?

— Она предложила. Если бы она не предложила сама, я никогда не решился бы во время войны оставить свой пост и отправиться искать тебя.

— Конечно.

И жена посмотрела на меня с восторгом. Интересно, что моя соотечественница скорее бы обозлилась. Уроженке Империи же была важна моя верность присяге и знак внимания знатной дамы, а забота и внимание к ней лично — лишь на фоне этого. Может быть, в её понимании именно так должна выражаться моя любовь. Может быть, так она понимает жизнь.

Сейчас, в дилижансе, я вспоминал тот наш короткий разговор и ещё парочку слов, которыми нам удалось перекинуться на этот раз. Мимоходом и на глазах у её родителей, потому что в их доме нас при всём подчёркнутом уважении не оставляли наедине. Конечно, если б я решил заночевать у Нишанта в гостях, мне и моей жене предоставили бы лучшую комнату. Но на ночёвку в комфорте не было времени. И никто даже не пытался со мной спорить. Тёща усерднее служанок помогала дочери собирать вещи, хотя ей, по идее, следовало бы волноваться за своё чадо.

Но их нравы уже перестали меня поражать. Я привык и понял, в чём тут дело: тёща была счастлива, что семейная жизнь Моресны не оставляет желать лучшего, что дочке угольщика оказана такая честь, как приглашение пожить в Кольце Солор, да ещё исходящее от самой госпожи Главнокомандующей! И рядом с этим всем реальная опасность для жизни во время путешествия представлялась сущей ерундой. Моя тёща упивалась этой честью. Наслаждалась и её дочь, просто уж не так напоказ.

— Здесь я останавливаюсь, — объявил возница. — И поворачиваю назад.

— А что так? — возмутился один из наших попутчиков. — Ты должен довезти нас до Шеругина.

— Нет уж, через Сатилис, где, говорят, уже вовсю беспорядки, я не поеду.

— Резонно, — вставил я, и моё слово, слово имперского офицера, оказалось наиболее авторитетным. Наши попутчики немедленно притихли, безропотно выбрались из дилижанса, возница же без каких-либо сомнений (если они вообще у него были) развернул своё средство передвижения в обратном направлении. Но только после того, как я отвязал своих коней и снял багаж, разумеется.

Моресна смирно ждала результата переговоров и столь же смирно принялась помогать мне вьючить на коней наш скромный скарб.

— Мы поедем не через Сатилис? — полюбопытствовала она.

— Нет, конечно. Я выберу путь побезопаснее. Хотя, конечно, пару дней придётся обойтись без постоялых дворов. Но что ж тут поделаешь… Будем спать по-походному, и ты сможешь готовить на костре мясо с кашей или просто мясо — этого нам хватит.

И тут впервые увидел в глазах своей супруги настоящий, незатушёванный, а значит, искренний и глубинный гнев. Он вспыхнул так внезапно и необъяснимо, что сперва я не на шутку испугался. Мало ли что могло произойти в действительности. Ситуация оказалась для меня абсолютно новой.

— Что случилось?

— Почему ты оскорбляешь меня?

— Господи, чем я тебя оскорбил?

Видно было, что она с усилием притушила во взгляде этот гневный огонёк, что не сразу сумела задавить желание кинуться с кулаками, которые у неё сжались сами собой, но ненадолго. Видно было, каких усилий ей стоило себя смирить.

— Это немыслимо и недопустимо — указывать своей жене, что и как ей готовить, как вести хозяйство. Это оскорбление. Или ты считаешь, я не могу сама справиться, так зачем ты тогда на мне женился? Если я не стою доверия, так отправь меня обратно к родителям…

Я не знал, что следует делать с разбушевавшейся оскорблённой женщиной, поэтому просто перехватил её и прижал к себе. Ждал пощёчины, но её не последовало, Моресна притихла, но всё ещё смотрела в сторону, словно боялась, а может, не могла заставить себя взглянуть мне в глаза.

— Я понял. Я понял, в чём моя ошибка. Всё дело в том, что я чужак, и до сих пор могу попасть впросак, совершенно того не желая. Клянусь, я не знал, что это может тебя обидеть…

— Да как же такое может не обидеть?!

— Ни одну мою соотечественницу это бы не обидело.

— Ты столько раз твердил, что твои соотечественницы ведут себя дурно, а теперь приводишь их в пример?

— Я никогда не говорил такого! Да, я рассказывал тебе о некоторых привычках некоторых из моих соотечественниц, но не говорил, что они все такие.

— Ты не говорил о них ничего хорошего!

— А разве следовало бы их хвалить тебе? Ты мне нравишься, и я люблю тебя. А не своих соотечественниц… Послушай меня! — я слегка повысил голос, и она прислушалась, оставив попытку выпалить что-то ещё. — Я прошу прощения, что оскорбил тебя. Прости на первый раз, и убедишься, что я действительно не знал об этом правиле. Теперь, когда знаю, не позволю себе нанести тебе оскорбление. Клянусь.

Жена подняла на меня недоверчивые глаза.